МЕНЮ
Литература родилась в саду эдемском…
О судьбах русской словесности рассуждает известный петербургский писатель, публицист, театральный режиссёр Андрей Вадимович Грунтовский.
— Прежде всего, прошу вас задуматься вот над чем: война с русской словесностью началась не сегодня и не вчера. Она ведётся давно, и мы несём в ней весьма ощутимые потери: гибель Пушкина, гибель Лермонтова, Есенина и многих других, переломанные судьбы Тютчева и иных наших гениев. Заметьте, это не просто перипетии их личной жизни: против русских литераторов воздвигались настоящие государственные заговоры, во главе которых стояли лица вроде царского министра Нессельроде, ведущих олигархов того времени…
И вот что меня беспокоит больше всего: нередко нападает на русскую литературу и наша православная братия: либо по новоначальному неразумию своему, либо по чрезмерному рвению, обращаясь в фарисеев нашего времени. И такое не только от неучей исходит. Мне сейчас пришёл на память один из лучших наших православных литературоведов — М.М.Дунаев, который написал о литературе четырёхтомный труд. Я с ним спорил по ряду вопросов: мне не нравилось, что у него, например, Лермонтов и Рубцов оказались в стане язычников. Мне казалось, что это ошибка учёного, хотя я сам выдвигал его на литературную премию…
Надо понимать, что русская литература — явление огромное, и все мы стоим перед ней, как слепые перед слоном: тот, кто потрогал ногу, говорит, что слон — это колонна; тот, кто потрогал хобот, говорит, что слон — это удав; а тот, кто потрогал хвост, говорит, что слон — это червяк. Давайте сдвинемся с этой мёртвой точки, потому что… Прежде всего потому, что она мёртвая.
Вы знаете, кто был первым литератором на земле? Я считаю, что Адам. Господь сотворил целый мир, но один акт творения он оставил человеку: дело наименования тварей земных. Он подводил к человеку зверей, одного за другим, а Адам их нарекал, то есть, собственно говоря, сочинял им имена, причём такие, чтобы описывали самую суть животного. Без малейшей натяжки можно сказать, что это чисто литературная работа. Творцу нужно было произвести такое дело, которого Он Сам не был бы непосредственным участником, и это дело — творение словесное, которое Он возжелал созерцать со стороны, как плод своей любви к человеку. И вот Адам делается первым писателем и описателем.
Мне кажется, что литература стоит гораздо ближе к богословию и даже к богообщению, чем наука и философия. Она использует те же приёмы, какие и Господь использовал в земной Своей жизни. Ведь Христос обращался к народу с притчами — рассказами, составленными по всем правилам изящной словесности. Он, заметьте, не строил философские концепции, Он никогда не говорил ученикам: «Сегодня, друзья, мы разберём гнозис такой то проблемы…» Нет, Он обращался к языку поэзии, и в оригинале, на арамейском языке, Нагорная проповедь — это стихи, это высокая поэзия… И прежде было так же: и Псалмопевец был поэтом, и Соломон был поэтом, и, собственно, все великие религиозные сочинения древности начиная с Книги Бытия — это высокая литература.
Всё-таки религия приходит к нам через литературу. В храме мы слышим то, что было сочинено великими отцами церкви: Иоанном Дамаскином, Иоанном Златоустом… Да ведь само прозвание константинопольского святителя — Златоуст — говорит о том, что народ высоко оценил его поэтический дар… Литераторами делаются и более поздние подвижники, которые писали жития, и современный батюшка, когда он выходит на проповедь, — он тоже прибегает к средствам литературы.
Но тут надо иметь в виду очень важный момент: нельзя путать миссионерскую, богослужебную литературу и художественную. Они родственны, они перетекают одна в другую, — и всё-таки это разные вещи. Когда Нилус пишет свои размышления о Церкви, когда мы читаем проповеди Иоанна Кронштадтского — это миссионерская литература. А когда мы обращаемся к Достоевскому, Толстому, Пушкину — это литература художественная. Того художественного уровня, той глубины, что у светских писателей, мы у миссионеров не увидим, потому что если бы это было им дано, они бы сели и написали «Преступление и наказание»… Но они писали другие вещи. И наоборот! Когда Лев Николаевич, написав много прекрасных романов, сел писать поучения, то у него, мягко говоря, ничего не получилось — ушла благодать. Но это не значит, что нет благодати в «Войне и мире», или в «Казаках», или в «Анне Карениной». Промыслом Божиим она там присутствует. Я просто хотел бы посоветовать вам не соблазняться и не читать его религиозные сочинения — или читать, но с рассуждением, для того лишь, чтобы понять, что происходило с русской интеллигенцией на рубеже XIX и XX вв., почему она оказалась невоцерковлённой и что это случилось не по приказу большевиков.
А иногда такое мнение слышишь: «Я человек воцерковлённый, мне ни искусство, ни поэзия, ни театр не нужны!» Есть такое мнение — и оно справедливое, я не стану с ним спорить. Действительно, существуют такие люди — готовые столпники, — им, кроме Псалтири, другой книжки не надо. Ну что ж? Им можно позавидовать. Но вот в чём беда: их очень мало, гораздо меньше, чем тех, кто считает, будто он уже перерос всю мировую литературу. И уж конечно, такой принцип нельзя распространять на детей, на молодёжь. Жалко мне тех детей, которых лишат литературы, которые вырастут без сказок Пушкина, без стихов Есенина: они будут обеднены, обворованы.
Да, мы живём в грешном, падшем мире, — но это ведь не значит, что в человеке нет ничего, кроме греха. Благодать в нас тоже бывает! И литература наша — литература грешного, падшего мира, но и в ней есть благодать, а разделить грех и благодать — и в душе человеческой, и в литературе — не представляется возможным вплоть до Второго Пришествия; ныне же всё существует в смеси.
Говорят: «Пушкин был страшный безбожник!..» Кто-то из русских отцов Церкви в своей книге о Пушкине заявил, что поэт воцерковился только на смертном одре. Другой церковный писатель возражает: «Нет, Пушкин воцерковился ещё в Болдине!» Третий утверждает: «Вы знаете, наверное, он всегда был православным писателем». Я занимался этой темой отдельно, она меня интересовала всегда, я даже целый ряд работ написал: «Богословие Пушкина», «Богословие Есенина», «Богословие Рубцова». Даже «Богословие Маяковского» — большая исследовательская работа, где на конкретном анализе, на текстах показываю отношение Маяковского к вере… Но заметьте: богословие, а не философия! А вот если мы заговорим о философии Пушкина, философии Лермонтова, то тут же попадём в яму. Если мы будем из живых стихов извлекать схоластические смысловые конструкции, превращать наших поэтов в философов, то увидим, что кругом еретиков немереное количество. Вообще грешный, падший человек — он всегда отчасти еретик, и даже мы с вами — не успеем от Чаши отойти, как в наших душах уже начинается процесс искажения и растрачивания благодати. А иначе, если бы мы не теряли благодать на каждом шагу, мы все были бы уже святыми, и Царство Небесное уже наступило бы.
Русский язык
Россия покроется прахом
И прах порастет лебедой…
Задумано было с размахом,
А вот обернулось бедой…
Россия покроется пеплом
И пепел залижут снега.
И век поплетется за веком,
И лягут века на века.
И ветхие книги и пленки
Отыщут средь пленок и книг
Далекие наши потомки,
Чтоб выучить Русский Язык.
1998
По материалам газеты «Православный Петербург»